IV.7 Моя семья. Филипченко Борис Михайлович и Валентина Александровна (ур. Калюжная)

Передо мной стоит щепетильная проблема и обуревают большие сомнения, правильно ли я поступаю, приступая к рассказу о своей семье? Смогу ли я быть объективным, смогу ли быть правдивым и тактичным, рассказывая о самых близких мне родных людях? После долгих раздумий все же решился.

Родился я 30 марта 1927 г. и детские годы припоминаю с трудом. О дне моего рождения приведу лишь отрывок из воспоминаний брата Игоря:

”…хотя и смутно, я помню тот день, когда родился мой младший братишка Борис. /…/ Кухня. Из комнаты выходит отец. На одном плече у него наброшен кожаный тулуп – он слегка навеселе. Покачиваясь, отец подошел ко мне и что-то сказал, потом подмигнул и полез на печку, откуда через мгновенье раздался мощный храп. Целый день я никак не мог понять значения всей суеты и беготни по всему дому, все мои попытки попасть в комнату мамы не увенчались успехом. Когда отец заснул, я тихонько приоткрыл дверь, заглянул в комнату и увидел следующую картину: посредине комнаты стоит железная ванна, откуда шел пар и какая-то женщина и старуха в белых халатах купали маленького ребенка, оравшего, как будто его резали. Меня заметили и я был выдворен на кухню”.

И далее брат о нашем раннем детстве: ”Отца и мамы почти никогда не было дома, мы виделись только за завтраком, обедом или ужином. Целый день с нами возилась няня – Маруся, в обязанности которой входила уборка, стряпня и всё домашнее хозяйство. Но большую часть времени она проводила с нами. Это была добрая и душевная женщина, очень любившая и часто заступавшаяся за нас. Иногда что-нибудь натворив, провинишься, она отшлепает, и тут-же принимается целовать и плакать с нами…

Однажды зимой нечем было топить печку и Маруся отправилась на речку ломать изгородь. Дело было вечером и на улице стемнело. Мама была на работе, в аптеке, отец – на заводе. Оставив нам наставления, чтобы мы не баловались, сидели смирно, а главное – не боялись, Маруся закрыла нас на ключ и ушла на промысел. Время шло, мы сидели тихо, не дыша от страха, и слушали, как ветер воет в трубе. Первым панику поднял братишка: ”Кажется мышка скребётся?" Этого было достаточно, чтобы мы в две глотки подняли страшный рев. Нам показалось, что Маруся нас бросила и не вернётся. Дальше прославился я, с гениальной мыслью. С горем пополам я одел Борю (ему было года два-три), раскрыл ставни и мы вылезли в… форточку на улицу.

На дворе метель и сильный ветер, но мы побежали и каким-то чудом не заблудившись, ввалились в аптеку к маме. Чулки спущены, глаза заплаканы, под носом размазанные сопли, пальтишки кое-как застегнуты, но держимся за руки, у Бори в правой руке большой кухонный нож… Мама расспрашивает, что случилось, как мы в такую даль одни пришли? Но, кроме того, что скреблась мышка, она в ответ ничего не услышала. Через некоторое время в аптеку ворвалась Маруся и, не замечая нас, плачет и причитает, что детей украли…, но увидев меня и брата, бросилась к нам – обнимать и целовать…” (Филипченко И.М. Воспоминания детства. Рукопись. Подлинник. Из архива Филипченко Б.М.).

Отец мало уделял нам внимания, но дома утверждались порядки, перенятые из его собственного детства. Он считал, что воспитанием детей должны заниматься мама и гувернантка, в лице нашей няньки. Ему не хватало и умения, и терпения заниматься с детьми, не хватало той мягкости, которой обладали его родители, он был деспотичен и строг, за провинности всегда следовало наказание:

”Я не помню случая, чтобы отец когда-нибудь по простому приласкал или поцеловал нас, – вспоминал брат детские годы, – он вечно ходил нервный, озабоченный и часто ссорился с мамой. /…/ Однажды отец и мать поспорили за столом. Отец в нервном приступе бросил вилку на стол и она, описав в воздухе дугу, вонзилась в голову братишке. Перепуганный отец побелел, мама тоже, я в рёв, про Борю и говорить нечего… Вилку выдернули и Маруся со слезами утащила брата на кухню…” Не насочинял ли тут брат? Что-то неправдоподобное!

”Братишку моего Борю я недолюбливал. Он был рыжий, конопатый – весь в веснушках и ужасно вредный. Он всегда старался подстроить мне какую-нибудь пакость” (Там же). Неужели правда? Хотя я действительно был ярко-рыжим, и действительно был надоедливой занудой: ”Гарик! Поиграй со мной! Ну, Гарик”. Ему же было интересней на улице, со своими сверстниками, а я за ним бегал и хныкал… Вечно у нас возникали споры, мы дрались за каждую игрушку, ну а ”шлепаки” доставались старшему. Младшего ребенка, естественно, любили больше, а Игорь, видимо, ревновал. Брату присуща была одна отцовская черта – он стеснялся быть ласковым, хотя в душе был добрейшим человеком: ”…я не любил ласк. Брат мой, Боря – наоборот, любил ласкаться. Может быть, поэтому-то его любили больше, чем меня. Мне всегда казалось, что я чужой, сирота и от меня что-то скрывают” (Там же). Эти горькие слова Игорь написал в дневнике после войны, в 1949 г., накануне демобилизации, в Куйбышеве (Самаре). Видимо, военные годы не изгладили детские обиды, он болезненно продолжал их помнить. Я убежден, что переживания, вынесенные из детства, были основной причиной его побегов из дома и беспризорничества в Ростове.

Сказать, что мы не дружили в детстве – было бы неправдой, я как младший в семье был привязан к брату не меньше, чем к няньке и маме. А позже юношеская дружба повзрослела, стала по-мужски солидарной. Мне запомнилось время, когда мы переехали в Проскуров. Помню ”родная кровь” брата возмутилась, когда меня, приезжего мальчишку, побили однокашники. Разглядев мои синяки, Игорь, нераздумывая наказал моих обидчиков по-своему. Ростовского блатного жаргона и пару мордобоев было достаточно, чтобы меня оставили в покое. Я-же был ”палочкой-выручалочкой” в его сердечных делах. У нас в школе, в 10-м классе училась девушка-красавица, с пышными, белокурыми волосами, Нина Разинкова. Она нравилась многим мальчишкам, но Игорь ”отшил” всех соперников и я стал его почтальоном. Передача записок, назначение свиданий, – для меня, ”юного оруженосца”, – выглядели таинственно и романтично. Еще более дружба окрепла после эвакуации из Проскурова в уральское Усолье. И пока брат не ушел на фронт, я был его ”хвостиком”, куда он – туда и я. Он меня опекал и я признавал верховенство брата.

Потом мы остались одни с мамой. Моё юношество прервалось незаметно, период взросления пришелся на школьные каникулы, когда я начал работать помощником моториста на речном трамвае, курсирующим по реке Кама. В конце месяца я с гордостью принес маме впервые заработанные деньги. Большинство мальчишек и девчонок моего поколения в годы войны трудились наравне со взрослыми. Окончив школу ФЗО по специальности токаря, я в 15 лет стоял уже у станка на химкомбинате в г. Березники. В 16 лет я попал на фронт, и будучи санитаром, по долгу службы, таскал раненых, то на себе, то на носилках. Перевязывая их раны и сопровождая искалеченных людей в эвакогоспиталь, я порою, как сиделка успокаивал их от боли. Человеческой крови насмотрелся вдоволь. Боевое крещение получил на ж.д. узле Христиновка, по дороге на Одессу. Наш санитарный поезд вместе с другими эшелонами, подвергся ночной бомбардировке. Подвесив осветительные ракеты, немецкие пикировщики с душераздирающим воем бомбили станцию и все, что стояло на путях. Пылали вагоны, рвались бомбы и цистерны с горючим, живыми, думал, не вырвемся из этого горящего ада, но, к счастью, наш ”санитарный” остался невредимым. Со временем к немецким налётам и бомбёжкам я привык, как к обыденной ситуации. Но тогда ночью, в вакханалии взрывов и свистящих осколков, когда весь медперсонал искал какого-нибудь укрытия, меня поразила мама. Я ворвался в ее вагон с криком: ”Мама! Выходи немедленно, здесь оставаться опасно!" Все разбежались, а мама подчеркнуто спокойным тоном ответила: ”Боря! Я никуда не пойду, чему бывать – того не миновать”. Поблизости громыхали взрывы, и была опасность быть погребёнными вместе с вагоном. Мама подтолкнула меня к выходу, и я нераздумывая побежал в сторону сельских одноэтажных домиков, подальше от ж.д. путей, подальше от взрывов в поисках какого-нибудь укрытия. В память от той ночи на мне остались следы шальных осколков, а возможно и легкой контузии, потому что помню, как меня вытаскивали из под какого-то мостика наши медики и помогали добраться к санпоезду, где я быстро очухался. Единственно потом стыдливо себя упрекал за малодушие, как я мог оставить маму одну?

Нам всё-таки повезло, мы всей семьёй из войны вышли живыми и я добрым словом припоминаю время возвращения с фронта, приезд в 1944 г. в Ленинград, счастливое пребывание в Арктическом училище и нескончаемые разговоры о будущей работе в Арктике. Припоминаю и отцовские нотки удовлетворения о причастности к выбору профессии. Это он ”запихивал” меня в училище, помню его романтическое настроение – видеть меня не меньше, как полярником. Но в 1946 г., когда я окончил училище, всё выглядело иначе. Сначала папа был доволен, что я не уехал к месту назначения в Якутск, в Северо-Якутское речное пароходство (нам не выдали деньги на проезд). А потом, когда нами заинтересовалось МВД и их представительство ”Дальстрой” в Ленинграде, и я вот-вот должен был уехать в Магадан, отец настоятельно отговаривал от этого шага, он просил отказаться от вербовки на Колыму: ”…куда ты едешь на край света?" А сам, наверно, с испугом думал, как это его сын, добровольно на Колыму? Но я был в мыслях вместе со своими друзьями Володей Семененко и Борисом Беловым ”Далеко-далеко, где кочуют туманы…”, и поэтому уговоры не возымели воздействия. Около 8 лет работал начальником радиостанции на Колыме. Там я стал семейным человеком и по этому поводу не случайно написал рассказ для внучек, откуда приведу небольшой отрывок:

”Пока налаживалась моя жизнь в Магадане и Усть-Омчуге в 1946-1947 годы, на ”материке” шла деятельная подготовка к отправке в Магадан большой группы девушек, и в октябре 1947 г., от перрона Казанского вокзала Москвы, отошел пассажирский поезд ”Москва-Владивосток”. На спальных полках вагонов весело верещали девичьи голоса 140 девушек, выпускниц ремесленных училищ связи, направлявшихся на Колыму отрабатывать трехгодичный срок.

В одном из купе, среди подружек выделялась Валюша Калюжная, веселая и жизнерадостная заводила из группы выпускниц Лабинского училища связи с Кубани. Но болтая о будущей работе на Севере, девушки наврядли задумывались над тем, что их ждёт впереди. А ехали они на край света, где 90% колымского населения составляли мужчины, контингент которых состоял из категорий: добровольно приехавших по вербовке; из освобожденных после заключения; из сосланных сюда за политические взгляды; спецпоселенцы из отрядов УПА и полицейских; спецпоселенцы – бывшие военнослужащие, освобожденные из плена после войны с немцами и т.д. и т.п. Всем этим мужикам для обзаведения семьи не хватало женского общества, и чуть ли не на берегу Охотского моря, вся эта ”братва” сидела, свесив в воду босые ноги, с надеждой всматриваясь в горизонт, не появился ли долгожданный теплоход с будущими подругами и женами…

Под перестук колёс в тёплых спальных вагонах девчатам снились радужные сны и ведать они не ведали, что ждёт их скоро первое испытание – морской переход из Находки в Нагаево, и будут они, как и я с друзьями год перед этим, мёрзнуть на холодных деревянных нарах в трюмах теплохода ”Феликс Дзержинский”. Странное сочетание двух названий или понятий: ”Феликс Дзержинский” и лагерная Колыма.

И не ведала Валюша Калюжная, и не гадала, что в Магадане, в коридоре Управления связи, приглянется она молодцу в морской форме Боре Филипченко. Он мотался из кабинета в кабинет по служебным делам, но успел, между прочим, с интересом присмотреться к ладной фигурке девушки в сапожках, пританцовывавшей в кругу подружек, ожидавших назначения на работу. И каково же было его удивление, когда на другой день он столкнулся с девчатами у почтовой машины, отправлявшейся в тайгу, среди них была и Валюша, все они ехали в Усть-Омчуг. Разместились кое-как среди посылок и мешков с письмами. Каждый нашёл себе удобное место, и машина покатилась по тряской таёжной трассе, монотонно укачивая своих пассажиров. День сменился ночью и, замерзнув, я перебрался поближе к небольшой печурке с тлеющим огоньком, а проснувшись, вдруг обнаружил, что дремаю рядом с приглянувшейся мне Валюшей. Я стеснялся заводить с девчонками разговор, хотя догадывался, что одна из них будет работать у меня. Всю дорогу я мучился вопросом: ”Кто из них назначен ко мне на радиостанцию?" В мечтах – это была Валюша… К сожалению, ею оказалась другая – Вера Захарова.

Но всё-равно, я думаю, сам Бог свел нас в дороге, у тёплой печурки, и, хотя мы еще не знали друг друга, но судьба наша была уже решена… Через год, в 1948 году, в марте месяце, я привёз Валюшу в Челбухан. Благодарен судьбе – мы стали мужем и женой. Это событие, 55 лет тому назад, мы отметили очень скромно в Усть-Омчуге, и с тех пор все радости и невзгоды переносим дружно вместе.

У нас два сына, Владимир и Александр. Первенец наш, Игорь, умер маленьким, ему было 1,5 года. Для нас это была трагедия – незаживающая рана в душе. Все дети родились на Севере. Игорек – в 49-ом, Володя – в 50-ом, Саша – в 52-ом.

Вернувшись на ”материк”, – так колымчане называли ”большую землю”, – нам повезло. Мы устроились под Киевом – в Броварах. Посчастливилось в это трудное время встретить, после годичной безработицы, человека, побывавшего на Севере – Рыффу Вячеслава Николаевича. Благосклонно расположенный к бывшим северянам, он взял меня на работу в радиоцентр. Мало того, я получил квартиру, а через два года меня направили на учёбу в институт. В 1959 г., окончив Одесский электротехнический институт связи, я вернулся домой инженером. Годы моей учёбы легли нелёгким грузом на плечи Вали: она работала, сыновья ходили в детский сад, возникала куча проблем, которые ей приходилось решать самой, без меня, но она мужественно справилась с ними.

Критически перебирая в памяти учебные заведения, которые я окончил, делаю нелестный вывод. Оказывается – реализовать себя полноценно по специальности я не сумел. Несмотря на то, что за плечами среднетехническое училище и высшее учебное заведение, я вижу существенные пробелы в образовании: и училище, и институт не дали знаний в полном объёме. Так сложилось, что школу из-за войны я не окончил, Арктическое училище, хотя и дало мне документ о среднетехническом образовании, однако окончил его по сокращённой программе, соответственно и знания оттуда я вынес в ущемлённом виде. Да и Одесский институт электросвязи прошёл по ускоренной программе, всего лишь за три года. Поэтому я всегда ощущал недостатки в теоретической подготовке, и если достигал каких-то успехов, то благодаря лишь настойчивости в поисках ответов на многие вопросы в технической литературе.

Начиная с Севера, мне всё время приходилось на ходу доучиваться и переучиваться: на Колыме скоростному радиоприёму на слух; вернувшись в Украину, перестраиваться на совершенно иной вид техники; имея семью, на нищенскую стипендию учиться в институте; будучи инженером, не расставаться с книгами и справочниками, чтобы не плестись в хвосте у сослуживцев. Став пенсионером, чтобы заработать лишнюю копейку, я выучился на оператора газовых котельных; в 56 лет научился водить автомашину; а в 72 года – работать на компьютере. Но жизнь продолжается, как и продолжается увлечение огородничеством (огурцы и помидоры и так прочее…), это хобби увлекательное, но утомительное, зато кормит всю нашу семью свежими, а зимою консервированными овощами.

”Не за горами” мне стукнет 80 лет, и я с удивлением, но всерьёз замечаю, как постарел. Старость настойчиво стучится во все клеточки немощного организма, ибо замечаю ”чехарду” в своей памяти; хожу к тому же шаткой, неуверенной походкой; появилась усталость и куча недомоганий, но пока держусь и не сдаюсь.… Не сдаюсь, потому что за спиною чувствую дыхание поддержки всей семьи. Видно, и вправду говорят: каждый получает такую старость, какую он заслуживает.

Валюша – это Валентина Александровна, ее девичья фамилия – Калюжная. Она родилась 15 февраля 1930 года в станице Ярославской, в семье кубанского казака. Её дед, Григорий Калюжный, властный по натуре человек, имел собственный дом, небольшое озеро с лесом и немалое хозяйство. В дни раскулачивания, он добровольно отдал советской власти всё своё имущество, чем избавил себя и всю семью от ссылки в Сибирь. Детей у него с бабушкой Анютой было много, но живы остались три сына: Тимофей, Николай, Александр и дочь Елизавета. Александр – это отец Вали, 1907 года рождения, был женат на Александре Григорьевне Гребенюк. Маму Валя не помнит, ей было меньше года, когда она умерла. Умер и ее старший брат Володя трехлетним малышом.

Близкая родственница Вали, двоюродная сестра Лида (Калюжная Лидия Тимофеевна, 1933 г.р., кандидат геологических наук) живет в Киеве. Это дочь Тимофея, он давно умер. Мать Лиды, тётя Зоя, до 2004 г. была жива. Она помнила мать Вали и говорила – та была ”бойкой и бедовой”. Жили они вместе – в доме свёкра (у Валиного деда), в хозяйстве которого были: и коровы, и лошади, и другая живность. Тётя Зоя была младшей невесткой и её жалели, Александра – мать Вали, на все руки мастерица, хваталась за любую работу и после родов, когда Валя была грудным ребенком, не убереглась, заболела и умерла, а почему – толком никто не знает.

Детские годы Валюша помнит с 2-х или 3-х лет. Голод 1932-1933 г.г. коснулся и Кубани. Этот период широко стал освещаться только недавно и только в Украине, наиболее пострадавшей от голодомора. Мы иногда спорим на эту тему и Валя говорит: ”На Кубани ведь тоже был голод!" Совершенно верно, но я привожу ей в доказательство исследования украинских историков: ”…нужно подчеркнуть разницу между голодом 1932-1933 гг. в Украине и украинским Голодомором 1932-1933 гг. Два года – это длительный срок: за это время в УССР успели состояться и голод 1932-1933 гг. во всем похожий на голод в других регионах товарного земледелия, и Голодомор, с которым можно сравнить только кубанский голод”, и там же: ”…украинско-кубанский голодомор стал следствием заблаговременно просчитанного и отлично организованного террора голодом, который Кремль применил для предупреждения социального взрыва” (Кульчицкий С. ”Голодомор 1932-1933 гг. как геноцид: пробелы в доказательной базе”. Газета ”День” №19 03.02.2007) (имеется в виду принудительная коллективизация сельского хозяйства в Украине).

Слушаю иногда Валины горькие ”голодные воспоминания” со слезами на глазах. Отец её, после смерти жены одно время находился в Москве, жил у брата Николая и учился токарному делу. Валя жила под присмотром: то у бабушки Гребенюк, то у деда Калюжного. В станице Ярославской, у бабушки Гребенюк, с едой было плохо, в основном – буряки, иногда – молочная сыворотка с размоченными отрубями. Спала на сундуке и очень боялась крыс, которых в ту пору развелось уйма.

Вернувшись из Москвы, отец поселился в станице Крымской, в доме на ул. Будённого, работал токарем на консервном комбинате, построенном американцами. Женился второй раз на Антонине Григорьевне Серашовой. Когда отец привёз Валю из Ярославской, она была худенькой и от недоедания не умела ходить – падала. Братья мамы Тони, Ваня и Вася, носили Валюшу по врачам. В больничке посетители удивленно спрашивали: ”Сколько ребёнку лет?" Она была слабенькой, ходить-то, сама не ходила, но сидя у дяди на руках, быстро тараторила, задавая массу взрослых вопросов. Когда набралась сил, ей стали поручать пасти гусей. Смешно было слушать, когда мама Тоня выходила на крыльцо и звала: ”Валя!", все гуси и коза, которую звали ”Валька” моментально галдели: ”Га, га, га… и мэ..э..э..э…” Они знали, что Валя погонит их на речку. Первый класс окончила в Москве, у дяди Коли. В Крымской училась до 4-го класса, пока не началась война.

В 1941 г. отец ушел на фронт и в районе Ростова попал в окружение. Был в плену у немцев. Валя с мамой Тоней оказались в немецкой оккупации. Когда наши войска отступали и покидали Крымскую, местные жители запасались продуктами, брошенными на консервном комбинате. Валя с мамой, благодаря этим запасам и выжили. Отца, как специалиста, немцы вывезли в Германию, в Гамбурге он работал на заводе токарем.

От войны в Валиной памяти сохранились разные воспоминания: помнит, как дед Григорий при налёте немецких самолётов, суетливо бегал по двору и, не находя бабушки, кричал: ”Анюта! Анюта!", а та из вырытого окопчика спокойненько отзывалась: ”Родимец тебя возьми! Да я же тута!" Он успокаивался, садился рядом с окопчиком и закуривал. Помнила, как болела фурункулезом, как всё тело было покрыто ”чиряками” и однажды, увидев у немцев ящики с бинтами, не выдержала, схватила несколько пачек и без оглядки бросилась бежать домой. Ей посчастливилось – никто за ней не гнался, зато немецкими трофеями она ещё долго перевязывала свои раны.

Характер у Вали независимый, росла она непослушным ребёнком. Детские игры обычно проходили среди уличных девчонок и мальчишек. Домой прибегала покушать, еда была скромная: суп на зажаренном луке, молоко с закрошенным хлебом. Отец и мачеха были заняты больше собой, мачеха не обижала и даже заботилась, однако теплоты и материнской ласки не хватало. Валя её признавала, но не всегда, хотя называла мамой. Дед Калюжный ей часто напоминал: ”Валька! Покорне дитятко две матки сосе, а непослушне – ни одной”. Может быть, благодаря независимому характеру, она уже в 13 лет приняла самостоятельное решение – поступила в 1943 г. в ремесленное училище связи в г. Краснодаре. Училище давало на полном государственном обеспечении неполно-среднее образование и специальность радиооператора.

В 1945 г. вернулся из плена отец, он надеялся забрать Валю домой, в Крымскую, в обычную школу, но своенравная дочь отказалась. Отец только и сказал: ”Я ради тебя вернулся из Германии”. Дело в том, что Александра Григорьевича из плена освободили американцы – это имело большое значение для возвращавшихся из плена солдат и офицеров. Как правило, пленных, освобожденных нашими войсками, отправляли сначала в фильтрационные лагеря и ссылали на Колыму, считая их изменниками и предателями. Валин отец, освобожденный американцами, избежал преследований, но, вернувшись на Родину рисковал своим будущим, хотя мог остаться в Германии навсегда.

В 1947 г., кубанских девчат, окончивших училище, вербовали для работы на Крайнем Севере. Не сразу решилась Валя на этот шаг, но, поддавшись общему соблазну и настроению подруг-однокашниц, согласилась. Там мы и встретились, и поженились. В Броварах, куда мы приехали в 1954 году, Валя работала на заводе электротехнических изделий и за 30 лет прошла путь от простой работницы до экономиста. За это время она успела заочно окончить среднюю школу и техникум.

Свою семью я называю ”колымской” и неспроста, ибо сформировалась она на Колыме и дети наши родились там же. Старший сын – Игорек, 1949 года рождения, после тяжелой болезни, двухсторонней пневмонии, умер в дороге, в Чите, в ноябре 1950 г., когда мы ехали в отпуск. Возвращаясь в 1951 г. обратно в Магадан и напуганные смертью сына, мы не решились брать годовалого Вовку на Колыму и оставили его у родителей Вали. В 1953 г. мама Тоня, в день рождения Вовы, 10 апреля, разнимая двух подвыпивших родичей, погибла от выстрела одного из гостей. Прискорбный случай с мамой Тоней ускорил наш отъезд, мы навсегда распрощались с Дальним Севером и вернулись на ”материк”.

Полгода я ”мыкался” в поисках куда приткнуться, где осесть и где найти работу. Родители жили врозь с новыми семьями, колымский денежный запас быстро таял, и, наконец, найдя работу в Броварах мы нелегко привыкали жить на мизерную зарплату. На летние каникулы детей часто отправляли в пионерские лагеря, а иногда всей семьёй, во время отпуска, уезжали в Винницу, к Игорю и к маме.

Город Бровары из села с пятью тысячами жителей со временем превратился в пригород Киева со 100-тысячным населением, наша семья тем временем росла и становилась крепче на ноги. Жили мы небогато, но сыновья получили образование и каждый, не хватая звёзд с неба, занял со своим багажом знаний, принадлежащее ему место в жизни и обществе.